Владислав Крапивин - Валькины друзья и паруса [с иллюстрациями]
Школа работала в одну смену и по вечерам делалась непривычно пустой.
Лестница была полутёмной и гулкой. Валька поднялся на второй этаж. Плафоны в длинном коридоре горели через один, и стоял полумрак. Только открытая дверь пионерской комнаты в конце коридора ярко светилась. Валька пошёл туда, и справа, в чёрных стёклах, двигалось его тёмное отражение.
Часы показывали без двадцати семь.
В пионерской был только один мальчишка. Маленький, но с двумя нашивками. Видимо, четвероклассник. Он стоял у тумбочки с барабаном и щёлкал по нему пальцем. После каждого щелчка над барабаном поднималось облачко пыли.
Когда Валька вошёл, четвероклассник вздрогнул и обернулся.
«Знакомое лицо», — подумал Валька. — На кого он похож?
— Ты на совет? — спросил мальчишка.
— Да, — сказал Валька и усмехнулся.
— Хорошо. А то меня дежурить тут оставили, пока все не соберутся. Скучно, — пожаловался четвероклассник.
Валька промолчал и сел в углу. Привычная обстановка пионерской комнаты успокоила его. «В самом деле, не съедят же», — подумал Валька.
Собирались ребята. Почти незнакомые. Пришёл рослый семиклассник с ленивым лицом, толстая девчонка в очках, потом ещё две девчонки — одна из шестого, другая из пятого «Б». Ещё кто-то… Вальке было всё равно. Знакомыми оказались только Олег Ракитин и Зинка. Олег раньше учился в Валькином классе, но потом перешёл в параллельный, чтобы учить английский, а не немецкий язык: английским он с детства занимался.
Интересно, будет Лагутина жаловаться на Вальку или она пришла просто как член совета дружины?
Смотреть на неё не хотелось.
А Олегу Валька обрадовался. Олег ему всегда нравился. Ракитин сам подошёл к Вальке и спросил:
— Зинка не просила помириться?
— Зинка Лагутина? С чего это она будет мириться?
— Ну ладно… — сказал Ракитин.
Валька помялся и спросил:
— Ты откуда про всё знаешь?
— Володька Полянский сказал.
«Володька хороший, — подумал Валька. — Зря я на него косился».
Ровно в семь пришёл Равенков. Мельком, без всякого выражения, взглянул на Вальку. Спросил у собравшихся:
— Почему так мало?
— Не всех предупредили…
— Анархия, — сказал он.
— По-моему, Равенков метит в старшие вожатые, — ни к кому не обращаясь, громко сказал Ракитин.
— Нет, — откликнулся Равенков. — У меня другие планы. Но если понадобится…
Ракитин обернулся к нему и что-то сказал по-английски.
— Очень остроумно, — сердито бросил Равенков.
Олег тихонько засвистел…
Наконец появилась Анна Борисовна.
Разом задвигались стулья, и оказалось, что все сидят у длинного блестящего стола. Лишь Валька остался в углу. Сидел нахохлившись и разглядывал стены с плакатами. Плакаты были знакомые и неинтересные.
— Мало народу, — сказала председатель совета дружины, высокая восьмиклассница с узким строгим лицом. — Будем всё равно начинать?
— Что же делать, — откликнулась Анна Борисовна. — Начинайте. Вы на меня не смотрите, я у вас гостья.
Председательница стояла за столом и вертела в тонких пальцах авторучку.
— Значит, так… У нас два вопроса. Первый — это подготовка к Новому году, а второй — поведение… то есть разбор поведения… пятиклассника Бегунова… Он пришёл?
— Пришёл, — сказал Равенков.
Все заоглядывались на Вальку, а маленький четвероклассник посмотрел на него с удивлением, почти с испугом.
Валька уставился в пол и сжал зубы.
— Ну хорошо… — Председательница вопросительно глянула на Анну Борисовну. — Ты, Бегунов, пока побудь в коридоре, у нас сначала первый вопрос.
Анна Борисовна досадливо поморщилась.
— Подожди, Короткова, — вполголоса заговорила она. — Какой первый вопрос, когда от половины классов нет представителей. Потом об этом.
— Ну, тогда сразу второй… Значит, так. В общем, дело в том, что этот Бегунов… В общем, пусть он сам расскажет. Выйди к столу.
Валька медленно встал.
— Что рассказывать?
— Ты сначала выйди сюда.
Валька подошёл ближе.
— Что рассказывать? — повторил он и почувствовал злость. Он сам не ожидал, что будет злиться, и вот разозлился.
— Совет дружины хочет знать, что ты натворил, — твердо сказала председательница, и её красивое лицо стало ещё строже.
— Я думал, вы всё знаете, раз позвали, — ответил Валька, глядя поверх голов.
— Мы знаем, — вмешался Равенков. — Но мы хотим услышать, как ты сам объяснишь это дело.
— Как оцениваешь свой поступок, — подсказала Анна Борисовна и взглянула на Вальку почти доброжелательно.
Вот и всё. Теперь осталось сказать, что он был не прав, погорячился и очень об этом жалеет. И просит простить. И больше не будет. На это уйдёт минута. Ещё минуты три его поругают для порядка и отпустят домой. И сегодня он ещё успеет начертить часы для крепости.
Для той крепости, которую штурмует сейчас маленький капитан Андрюшка. Андрюшка, который нарисован в Валькином альбоме — на берегу, перед возникшим из тумана летучим парусником…
— Никакого поступка не было, — сказал Валька.
Довольно долго все молчали.
— Вот как… — сказала наконец Анна Борисовна. — Ну, а что же тогда было? Видишь, ты молчишь. Не знаешь, что сказать. Наговорить массу непозволительных вещей учителям было легче.
Аккуратная девочка в белом переднике подняла руку и сообщила:
— В той школе, где я раньше училась, мальчишек исключали на две недели, если у них дисциплина плохая.
— Ну, это уж дело педсовета, — заметила Анна Борисовна. — А вы решайте по своей пионерской линии.
— Почему нет Юрия Ефимовича? — вдруг спросил Олег.
— Потому что он сразу после урока ушёл домой и не знает о совете… И что это такое?! — вдруг запоздало возмутилась она. — Обсуждать учителей — не твоё дело.
— Да, — сказал Ракитин. — Я лучше Лагутину буду обсуждать. Почему она молчит? Она-то знает, про кого Бегунов говорил: «Много любопытных развелось…»
— Тебе, Ракитин, слова не давали, — начала председательница.
— А я взял. Потому что я её знаю, Лагутину. Лучше вас. Мы с пяти лет в соседних квартирах живём. Она из-за своей вредности многое может. И сейчас тоже. Ведь знает, а молчит! А тут все сидят и ушами хлопают!
— И я? — спросила Анна Борисовна. — Ты думаешь, что говоришь?
— Я говорю про совет дружины, — не смутился Олег. — Лагутина схватила чужой альбом, довела человека и в ус не дует. Я бы ей вообще башку оторвал.
— Но-но, — сказал Равенков.
— Оторвал бы, — серьёзно повторил Олег. — Чтобы не совалась. Потому что у любого человека бывают тайны. Один человек, например, стихи пишет, другой там… Ну, я не знаю. Не всегда ведь любят люди рассказывать. А она лапает своими руками! И нос суёт. Если я вот сейчас начну рассказывать, как она дома в куклы играет целыми днями, ей ведь тоже не понравится!
— Что ты врёшь! — вспыхнула Зинка. — Сам, наверно, играешь! Дурак!
— Я не вру. Это я для примера…
— Дурак!
— Не нравится? — спросил Ракитин.
— Тихо! — крикнула Короткова. — Ракитин, как ты смеешь!
— А что я сказал?
Зинка вдруг закрыла лицо ладонями и выскочила в коридор.
— Заело, — с мрачной радостью заметил Олег.
— Ракитину, по-моему, здесь не место, — сказала Анна Борисовна.
— Я член совета дружины.
— Боюсь, что ненадолго.
— Пожалуйста. — Ракитин спокойно отправился к двери. С порога сказал: — Слушай, Короткова. Маловато вас. Как голосовать будете?
— Ничего, справимся, — отрезала она. И поинтересовалась: — Всё-таки не понимаю, зачем нужно прятать свой альбом от товарищей?
— От товарищей я не прячу, — сказал Валька.
Анна Борисовна резко повернулась.
— Ты хочешь сказать, что мы, что Лагутина и Юрий Ефимович, — твои враги? Тогда ясно. Значит, ты и на учителя набросился бы, как на Лагутину, если бы он не закрыл твой альбом?
Вот сейчас Валька растерялся. Ничего такого он сказать не хотел и не знал теперь, что ответить. Но Анна Борисовна не ждала ответа.
— В конце концов, ни меня, ни Юрия Ефимовича не интересует твоё отношение к нам как к людям. Но как учителей ты обязан нас уважать. Обязан!
— Учителя и люди разве не одно и то же? — тихо спросил Валька.
— Что? — Она растерянно поднесла руку к подбородку. — Что ты говоришь?
— Ничего, — произнёс он, словно шагая в пропасть. — Я постараюсь… уважать. Раз я обязан.
— Ты думаешь, что ты говоришь?!
Валька думал. Но не ответил.
— Анна Борисовна, — со всей своей вежливостью начал Равенков. — Извините, но по-моему, мы слишком долго говорим об этом… Бегунове.
Валька сам не понял, как это случилось. Будто толкнул его кто-то. Наверно, это прорвалась накопившаяся обида. Он коротко засмеялся и бросил Равенкову:
